Тридцать лет спустя

«Сашка, покосом пахнет!» - стоя у окна поезда и обращаясь к другу, обрадовался Николай, вдыхая полной грудью знакомый и любимый с детства запах свежескошенной травы. Казалось, он не ощущал его уже целую вечность, хотя траву косил вроде совсем недавно… Но там, где он это делал, не было запахов. И жизни тоже не было…

Зона отчуждения

«Четвертый энергоблок», «радиус 30 километров», «третья зона опасности» - эти понятия прочно вошли в наше сознание ровно три десятка лет назад, когда взрыв на атомной электростанции в Чернобыле в одно мгновение изменил все. Правда, говорили тогда о масштабе катастрофы совсем мало, а о чем-то и вовсе молчали. Но молчание это разве уменьшило последствия произошедшего? Ничего уже не будет так, как было прежде: не будут засеяны тысячи гектаров плодородной земли, не наполнятся жителями города-призраки Припять и Чернобыль, не родятся сотни желанных малышей, а множество людей будут вынуждены находиться в постоянной борьбе за свою жизнь, за свое здоровье. И каждому из них слишком хорошо знакомы цифровые показатели, говорящие о допустимых и реально полученных дозах облучения. А 26 апреля каждый год в разных городах страны будут проходить дни памяти…

Что такое «аэска», «грязная машина» и «свинцовый фартук» енисеец Николай Дураков на деле узнал в мае 1987-го, через год после взрыва. Ему тогда было 33 года. Дом, семья с двумя маленькими пацанятами, работа – все обычно. И военные сборы «запасников», на которые он получил повестку из военкомата, тоже дело обычное: «партизан», как в народе называют резервистов, принято время от времени собирать – это повсеместная практика. По дороге в Красноярск познакомился с другими жителями Енисейска. А через несколько дней вместе с сотней военнообязанных он сел в самолет. Тогда, в самолете, им и объявили, куда и для чего они направляются. Самолет приземлился в Борисполе. Вечером того же дня они оказались в палаточном лагере Сибирского полка № 41173. Три дня на адаптацию, главная цель которой - поближе познакомиться с личным составом. Важность этого стала понятна чуть позже.

В очаге поражения

Свисток. Пошли! Свисток, свисток, еще, еще… Командир, заняв место, где поменьше «фонило» и держа в руках секундомер, пара за парой отправлял людей на территорию «аэски», как здесь коротко называли атомную электростанцию. Свисток, свисток… Двое, еще двое… На задание выходили, а вернее, выбегали только по двое, вспоминает Николай Георгиевич. Так было положено по инструкции: если что с одним случится, другой поможет. Задание свое каждый знал четко, ведь на его выполнение было отведено меньше минуты. За это время нужно было что-то отпилить, смести, собрать. Это могла быть одна брошенная лопата мусора или один отколотый кусок наплавленного гудрона, или один наметенный совок радиоактивного графита… 

У каждого был дозиметр, который накапливал данные о полученных человеком дозах радиации. Эти данные затем записывались в маленькие самодельные книжицы, так называемые учетные свидетельства. В одной колонке дата, в другой – рентгены, в третьей – номер зоны. Цифра «3» означала зону с самым высоким уровнем радиоактивности, непосредственно место взрыва. Таких троечек в учетном свидетельстве Николая Георгиевича почти 20. Полученных доз в сумме хватило бы на троих…

Рабочие зоны на «аэске» были обозначены по алфавиту. Между собой ликвидаторы называли их женскими именами, которые начинались c этих букв. Так, реактор «К», Катя - «женщина слабая» по количеству мегагерц, а вот «М», Маша, заставляла говорить о себе вполголоса – уж очень опасным было даже приближение к ней. Почему такие имена? Наверное, некая эмоциональная разрядка напряженной обстановки. Однако и без житейских наблюдений здесь, вероятно, не обошлось: «настроение» у этих «дам» менялось то и дело, да и зависело оно от всего подряд – уровень радиации менялся в зависимости от уровня влажности, интенсивности солнечного света, направления и силы ветра или же просто от найденного очередного «подарка» в виде кучи графита - реакторного топлива, имеющего у ликвидаторов особо дурную славу. «Наименьший уровень излучения фиксировался в пасмурные дни с небольшим дождем. Совсем плохо было в солнечный день, да еще если пыль ветром поднимает, - рассказывает Николай Георгиевич. – А потому к нашему приезду, а начинали работу мы в шесть утра, весь наш маршрут был хорошо полит водой».

Чистое и грязное

Водой поливались не только дороги. Машины, работавшие в третьей зоне, могли мыться под сильной струей воды часами, пока уровень фона не опускался до допустимых значений. «Мы на границе между зонами могли провести несколько часов, пока отмывались машины, которые ходили по территории третьей зоны. Мы их так и называли – «грязные», в смысле «радиоактивные», а те, на которых мы доезжали из части, считались чистыми. Условно, конечно. Грязной становилась обувь после первого же применения, а потому ее меняли ежедневно. Грязной становилась одежда, поэтому ее оставляли здесь же в пакетах. В лагере круглыми сутками работал душ, в целях безопасности многие были острижены наголо. А еще категорически запрещалось покидать палаточный лагерь, за чертой которого «грязного» было хоть отбавляй. Нас сразу предупредили о том, что поспевшей и привлекательной на вид крупной чернике лучше оставаться на своих кустах и что поход в ближайший зеленый лес вряд ли принесет нам что-то хорошее. А еще категорически было запрещено фотографироваться: досмотр был очень строгий и до работы, и после нее», - вспоминает Николай Георгиевич.

В свободное время, хоть и выпадало его очень мало, можно было сходить в библиотеку или посмотреть фильм. «Кино показывали ежедневно, а то и два раза на дню, но вот посмотреть картину было делом почти невозможным, - грустно смеется Николай Георгиевич. – Дело в том, что хоть на работе ничего не чувствовалось, но после было стойкое ощущение того, словно в глотку насыпали жгучего перца, особенно после чистки графита. Кашель в лагере стоял непрерывный». К слову, из всех средств защиты на большинстве ликвидаторов были только «лепестки» для сбережения дыхательных органов.  

Рыжий лес и город-призрак

Каждый день, направляясь на работу, ликвидаторы проезжали мимо леса, зайти в который не появлялось желания ни у кого. Этот некогда пышный сосновый бор получил название «рыжий лес». Невидимая, но мощная волна радиации быстро справилась с густой живой зеленью, заменив ее на мертвую рыжину. Эта же волна захлестнула города и поселки, опустошая их от всего живого. Тихий ужас. Такими словами охарактеризовал Николай Георгиевич представший перед глазами ликвидаторов вид пустых прежде населенных пунктов. Окна где заколочены, а где и нет. Ни движения, ни звука, ни надежды… Была, правда, деревня Черемошня в 30 километрах от эпицентра (там, к слову, и был расположен Сибирский полк), куда эвакуированные жители вернулись уже через год после катастрофы. Поездили по Союзу, говорят, помаялись, да и вернулись на родную землю на свой страх и риск…

Жуткое зрелище, признается Николай Георгиевич, представлял собой и современный город Припять с большими многоэтажными домами. Детские площадки, парки, улицы – все сиротливо стояло, да и продолжает стоять как памятник самой страшной в истории человечества техногенной катастрофе. Оставленное на веревках белье, уже год терзаемое ветрами, словно отчаянно пыталось напомнить о том, что дома эти полны были уюта… А над всем этим возвышалось еще пока разноцветное огромное колесо обозрения – еще один повод сжаться сердцу… 

До и после

Сердца у ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС не перестают сжиматься до сих пор: и когда вспоминается пройденное, и когда осознается, что катастрофе удалось-таки нарушить все жизненные планы, и когда во время встреч в стенах госпиталей заходит разговор за жизнь, и когда встреч этих становится все меньше… 

Конечно, тогда обо всем этом не думалось, признается Николай Георгиевич, хотя опасность осознавалась ясно. Но и осознание важности, необходимости того, что им приходилось делать, пусть и в приказном порядке, было велико. Патриотизм? Да. В такие минуты он проявляется особо. И что такое жизнь, и как она хрупка, и как важно ее беречь тоже понимается по-особому остро.

52 дня. Столько провел в тридцатикилометровой зоне Николай Георгиевич. Но, признается, последние две недели дались особенно сложно, когда нужно было просто нести дежурство в лагере у пожарной машины и ждать замену. На «аэску» его уже не пускали – накопленных рентгенов и так было больше чем нужно. Быстрее бы домой, думалось ему. Он тогда еще не предполагал, что по возвращении вскоре поменяет место работы, став и в жизни участником борьбы с чрезвычайными ситуациями: 20 лет Николай Георгиевич отработает в Енисейской пожарной охране водителем. Не знал он, что когда-нибудь станет возможным говорить о происходившем в третьей зоне, за несколькими рядами колючей проволоки… Хотелось просто домой, к жене и сыновьям, а потому приезд сменщиков обрадовал, как ничто другое.

Самолет, поезд… Запах покоса… Вот уж год как Сашки - Александра Дятлова, участника тех событий, нет… Нет многих… Невидимый враг по имени «радиация» не щадила никого. А они не щадили себя. И по-другому вряд ли бы смогли…

Оксана ВЛАСОВА

Фото автора